08.05.2013 в 12:57
Пишет Talie:читать дальшеПраздник завтра. Но весь день думаю о тех, сделал Победу 1945 года.
Я только раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу - во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
/Юлия Друнина/
"Меня на фронт сперва не брали... Только шестнадцать лет мне, до семнадцати еще далеко. А взяли у нас фельдшера, ей принесли повестку. Она сильно плакала, у нее дома мальчик маленький оставался. Я пошла в военкомат: "Возьмите вместо нее меня". Мама не пускала: "Нина, ну сколько тебе лет? Может, там и война скоро кончится". Мама есть мама.
Атаки рукопашные... Я что запомнила? Я запомнила только хруст... Начинается рукопашная: и сразу этот хруст — хрящи ломаются, кости человеческие трещат. Звериные крики... Когда атака, я с бойцами иду, ну, чуть-чуть позади, считай — рядом. Все на моих глазах... Мужчины закалывают друг друга. Добивают. Доламывают. Бьют штыком прямо в рот, в глаз... В сердце, в живот... И это... Как описать? Я слаба... Слаба описать... Одним словом, женщины не знают таких мужчин, они их такими дома не видят. Ни женщины, ни дети. Страшно вообще делается...
После войны вернулась домой в Тулу. По ночам все время кричала. Ночью мама с сестрой сидели со мной... Я просыпалась от собственного крика..."
"Приказ: построиться... Стали мы по росту, я самая маленькая. Командир идет, смотрит. Подходит ко мне:
— А это что за Дюймовочка? Что ты будешь тут делать? Может, вернешься к маме и подрастешь?
А мамы у меня уже не было... Мама погибла под бомбежкой...
Самое сильное впечатление... На всю жизнь... Было это в первый год, когда мы отступали... Я увидела, мы прятались за кустами, как наш солдат бросился с винтовкой на немецкий танк и бил прикладом по броне. Бил, кричал и плакал, пока не упал. Пока его не расстреляли немецкие автоматчики. Весь первый год воевали с винтовками против танков и "мессеров"..."
"Стирала... Через всю войну с корытом прошла. Стирали вручную. Телогрейки, гимнастерки... Белье привезут, оно заношенное, завшивленное. Халаты белые, ну эти, маскировочные, они насквозь в крови, не белые, а красные. Черные от старой крови. В первой воде стирать нельзя - она красная или черная... Гимнастерка без рукава, и дырка на всю грудь, штаны без штанины. Слезами отмываешь и слезами полощешь. И горы, горы этих гимнастерок... Ватников... Как вспомню, руки и теперь болят. Зимой ватники тяжелые, кровь на них замерзшая. Я часто их и теперь во сне вижу... Лежит черная гора..."
"Наш полк был полностью женский... Вылетели на фронт в мае сорок второго года...
Дали нам самолет "По-2". Маленький, тихоходный. Летал он только на малой высоте, часто на бреющем полете. Над самой землей! До войны на нем училась летать молодежь в аэроклубах, но никто не мог и подумать, что его будут использовать в военных целях. Самолет был деревянной конструкции, сплошь из фанеры, обтянутой перкалью. Вообще-то, обычной марлей. Достаточно было одного прямого попадания, как он загорался - и сгорал в воздухе, не долетая до земли. Как спичка. Единственная солидная металлическая деталь - это сам мотор М-II. Потом уже, только под самый конец войны, нам выдали парашюты и поставили пулемет в кабине штурмана, а до этого не было никакого оружия, четыре бомбодержателя под нижними плоскостями - и все. Сейчас нас назвали бы камикадзе, может быть, мы и были девушками-камикадзе. Да! Были! Но победа ценилась выше нашей жизни. Победа!
Вы спрашиваете, как мы выдерживали? Я вам отвечу...
Перед уходом на пенсию я заболела от одной этой мысли: как это я не буду работать? Для чего же после пятидесяти лет закончила второй институт? Стала историком. А так - всю жизнь геолог. Но хороший геолог всегда в поле, а у меня уже силы были не те. Приехал врач, сделали кардиограмму, и меня спрашивают:
— Вы когда перенесли обширный инфаркт?
— Какой инфаркт?
— У вас все сердце в рубцах.
А эти рубцы, видно, с войны. Ты заходишь над целью, тебя всю трясет. Все тело покрывается дрожью, потому что внизу огонь: истребители стреляют, зенитки расстреливают... Несколько девушек вынуждены были уйти из полка, не выдержали. Летали мы в основном ночью. Какое-то время нас попробовали посылать на задания днем, но тут же отказались от этой затеи. Наши "По-2" подстреливали из автомата... Делали до двенадцати вылетов за ночь.
А труд наших девушек-оружейниц! Им надо было четыре бомбы - это четыре сотни килограммов — подвесить к машине вручную. И так всю ночь. Один самолет поднялся, второй — сел. Организм до такой степени перестраивался, что мы всю войну не были женщинами. Никаких у нас женских дел... Месячных не было. Ну, вы сами понимаете... А после войны не все смогли родить...
Мы все курили. И я курила, такое чувство, что ты немножко успокаиваешься. Прилетишь - вся дрожишь, закуришь - успокоишься. Ходили мы в кожанках, брюках, гимнастерке, зимой еще меховая куртка. Поневоле и в походке, и в движениях появлялось что-то мужское. Когда кончилась война, нам сшили платья хаки. Мы вдруг почувствовали, что мы девчонки..."
"Начиналось лето... Я окончила медучилище. Получила диплом. Война! Сразу вызвали в военкомат и приказ: "Вот вам два часа времени. Соберитесь. Отправляем на фронт". Я сложила все в один маленький чемоданчик.
- Что вы взяли с собой на войну?
- Конфеты.
- Как?
- Целый чемодан конфет. Мне там, в той деревне, куда меня после училища распределили, дали подъемные. Деньги были, и я на все эти деньги купила целый чемодан шоколадных конфет. Я знала, что на войне деньги мне не понадобятся. А наверх положила фотографию курса, где все мои девочки. Пришла в военкомат. Военком спрашивает: "Куда вас направить?" Я ему говорю: "А подруга моя куда пойдет?" Мы с ней вместе в Ленинградскую область приехали, она работала в соседней деревне за пятнадцать километров. Он смеется: "Она точно так же спросила". Взял мой чемодан, чтобы поднести к полуторке, которая везла нас к станции: "Что у вас там такое тяжелое? " - "Конфеты. Целый чемодан". Он замолчал. Перестал улыбаться. Я видела, что ему не по себе, даже как-то стыдно. Это был немолодой человек... Он-то знал, куда меня провожает..."
URL записиЯ только раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу - во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
/Юлия Друнина/
"Меня на фронт сперва не брали... Только шестнадцать лет мне, до семнадцати еще далеко. А взяли у нас фельдшера, ей принесли повестку. Она сильно плакала, у нее дома мальчик маленький оставался. Я пошла в военкомат: "Возьмите вместо нее меня". Мама не пускала: "Нина, ну сколько тебе лет? Может, там и война скоро кончится". Мама есть мама.
Атаки рукопашные... Я что запомнила? Я запомнила только хруст... Начинается рукопашная: и сразу этот хруст — хрящи ломаются, кости человеческие трещат. Звериные крики... Когда атака, я с бойцами иду, ну, чуть-чуть позади, считай — рядом. Все на моих глазах... Мужчины закалывают друг друга. Добивают. Доламывают. Бьют штыком прямо в рот, в глаз... В сердце, в живот... И это... Как описать? Я слаба... Слаба описать... Одним словом, женщины не знают таких мужчин, они их такими дома не видят. Ни женщины, ни дети. Страшно вообще делается...
После войны вернулась домой в Тулу. По ночам все время кричала. Ночью мама с сестрой сидели со мной... Я просыпалась от собственного крика..."
/Нина Владимировна Ковеленова, старший сержант, санинструктор стрелковой роты/
"Приказ: построиться... Стали мы по росту, я самая маленькая. Командир идет, смотрит. Подходит ко мне:
— А это что за Дюймовочка? Что ты будешь тут делать? Может, вернешься к маме и подрастешь?
А мамы у меня уже не было... Мама погибла под бомбежкой...
Самое сильное впечатление... На всю жизнь... Было это в первый год, когда мы отступали... Я увидела, мы прятались за кустами, как наш солдат бросился с винтовкой на немецкий танк и бил прикладом по броне. Бил, кричал и плакал, пока не упал. Пока его не расстреляли немецкие автоматчики. Весь первый год воевали с винтовками против танков и "мессеров"..."
/Полина Семеновна Ноздрачева, санинструктор/
"Стирала... Через всю войну с корытом прошла. Стирали вручную. Телогрейки, гимнастерки... Белье привезут, оно заношенное, завшивленное. Халаты белые, ну эти, маскировочные, они насквозь в крови, не белые, а красные. Черные от старой крови. В первой воде стирать нельзя - она красная или черная... Гимнастерка без рукава, и дырка на всю грудь, штаны без штанины. Слезами отмываешь и слезами полощешь. И горы, горы этих гимнастерок... Ватников... Как вспомню, руки и теперь болят. Зимой ватники тяжелые, кровь на них замерзшая. Я часто их и теперь во сне вижу... Лежит черная гора..."
/Мария Степановна Детко, рядовая, прачка/
"Наш полк был полностью женский... Вылетели на фронт в мае сорок второго года...
Дали нам самолет "По-2". Маленький, тихоходный. Летал он только на малой высоте, часто на бреющем полете. Над самой землей! До войны на нем училась летать молодежь в аэроклубах, но никто не мог и подумать, что его будут использовать в военных целях. Самолет был деревянной конструкции, сплошь из фанеры, обтянутой перкалью. Вообще-то, обычной марлей. Достаточно было одного прямого попадания, как он загорался - и сгорал в воздухе, не долетая до земли. Как спичка. Единственная солидная металлическая деталь - это сам мотор М-II. Потом уже, только под самый конец войны, нам выдали парашюты и поставили пулемет в кабине штурмана, а до этого не было никакого оружия, четыре бомбодержателя под нижними плоскостями - и все. Сейчас нас назвали бы камикадзе, может быть, мы и были девушками-камикадзе. Да! Были! Но победа ценилась выше нашей жизни. Победа!
Вы спрашиваете, как мы выдерживали? Я вам отвечу...
Перед уходом на пенсию я заболела от одной этой мысли: как это я не буду работать? Для чего же после пятидесяти лет закончила второй институт? Стала историком. А так - всю жизнь геолог. Но хороший геолог всегда в поле, а у меня уже силы были не те. Приехал врач, сделали кардиограмму, и меня спрашивают:
— Вы когда перенесли обширный инфаркт?
— Какой инфаркт?
— У вас все сердце в рубцах.
А эти рубцы, видно, с войны. Ты заходишь над целью, тебя всю трясет. Все тело покрывается дрожью, потому что внизу огонь: истребители стреляют, зенитки расстреливают... Несколько девушек вынуждены были уйти из полка, не выдержали. Летали мы в основном ночью. Какое-то время нас попробовали посылать на задания днем, но тут же отказались от этой затеи. Наши "По-2" подстреливали из автомата... Делали до двенадцати вылетов за ночь.
А труд наших девушек-оружейниц! Им надо было четыре бомбы - это четыре сотни килограммов — подвесить к машине вручную. И так всю ночь. Один самолет поднялся, второй — сел. Организм до такой степени перестраивался, что мы всю войну не были женщинами. Никаких у нас женских дел... Месячных не было. Ну, вы сами понимаете... А после войны не все смогли родить...
Мы все курили. И я курила, такое чувство, что ты немножко успокаиваешься. Прилетишь - вся дрожишь, закуришь - успокоишься. Ходили мы в кожанках, брюках, гимнастерке, зимой еще меховая куртка. Поневоле и в походке, и в движениях появлялось что-то мужское. Когда кончилась война, нам сшили платья хаки. Мы вдруг почувствовали, что мы девчонки..."
/Александра Семеновна Попова, гвардии лейтенант, штурман/
"Начиналось лето... Я окончила медучилище. Получила диплом. Война! Сразу вызвали в военкомат и приказ: "Вот вам два часа времени. Соберитесь. Отправляем на фронт". Я сложила все в один маленький чемоданчик.
- Что вы взяли с собой на войну?
- Конфеты.
- Как?
- Целый чемодан конфет. Мне там, в той деревне, куда меня после училища распределили, дали подъемные. Деньги были, и я на все эти деньги купила целый чемодан шоколадных конфет. Я знала, что на войне деньги мне не понадобятся. А наверх положила фотографию курса, где все мои девочки. Пришла в военкомат. Военком спрашивает: "Куда вас направить?" Я ему говорю: "А подруга моя куда пойдет?" Мы с ней вместе в Ленинградскую область приехали, она работала в соседней деревне за пятнадцать километров. Он смеется: "Она точно так же спросила". Взял мой чемодан, чтобы поднести к полуторке, которая везла нас к станции: "Что у вас там такое тяжелое? " - "Конфеты. Целый чемодан". Он замолчал. Перестал улыбаться. Я видела, что ему не по себе, даже как-то стыдно. Это был немолодой человек... Он-то знал, куда меня провожает..."
/Мария Васильевна Тихомирова, фельдшер/