Я жил во втором, а она в 4200-ом,
Я – у пустыни, а она – на берегу океана,
Она была мила со своими веснушками,
Она выходила из школы в четыре часа,

Мы делили мороженое, мы пили содовую,
Нам было по 12 лет, любовь делала свои первые шаги,
Прощальные поцелуйчики на Голливудском бульваре,
А потом я возвращался к себе,
чтобы рассказать об этом своей гитаре.

Она была Нуазетт, а я был Кессиди,
У нас была вся Калифорния,
Песчаные дороги и пляжи, словно для великанов,
Мы были у себя,
куда вход был запрещен тем, кому больше 13-ти.

Я полагаю, что она думает совсем
не о наших запретных играх,
И что Нуазетт забыла своего Кесседи,
Я это помню, но не сколько ее лицо
Сколько свое детство и все, что с ним связано

Она была Нуазетт, а я был Кессиди,
У нас была вся Калифорния,
Песчаные дороги и пляжи, словно для великанов,
Мы были у себя,
куда вход был запрещен тем, кому больше 13-ти.

Над седой казахской степью в чёрной вышине
Проплывает белый спутник в золотом огне.
Это руки — я их вижу. Это быстрый глаз.
А это лисий хвост, что всегда уйдёт от нас.

Днём загадки, ночью сказки, каравай в печи.
Стукни в бубен, выпей краски, только не молчи;
Утоли мои печали, я так долго шёл,
Я видел красный дым, я видел жёлтый порошок.

Я запомню так немного, я запомню эту спину.
Ждут меня пути-дороги, значит я тебя покину.
Это птицы-небылицы улетят на юг,
Зверь степной устанет бегать и замкнётся круг.
Я возьму свои тетради, я сожму штурвал,
Я потеряю всё, что так долго собирал.